Проблемы местного самоуправления. Часть 3
Как у нас украли демократию
В предыдущей публикации, посвященной проблемам местного самоуправления, мы констатировали тот факт, что деформация демократических институтов на местах особенно быстро происходила после того, как в России стала проводиться политика «бюджетного федерализма». Её результатом стало резкое сокращение доходов муниципалов. Централизация доходов в федеральном и, в меньшей степени, в местных бюджетах привела к падению доходов муниципалов, чья зависимость от бюджетов (и, следовательно, органов власти) верхнего уровня стала практически полной.
Еще в 2005 году, анализируя межбюджетные отношения, газета «Коммерсант» писала: «Налог на прибыль необособленные региональные подразделения крупных компаний платят по месту регистрации головной организации. А региональные предприятия с отдельным балансом в составе многих крупных вертикально интегрированных холдингов уводят свою прибыль в головную компанию через механизм трансфертного ценообразования. В итоге регионы не получают никакой прибыли от деятельности на своих территориях даже огромных естественных монополий – «Газпрома», РАО «ЕЭС России», РЖД. Например, у «Газпрома» по закону о газоснабжении нет никаких обособленных подразделений в регионах – в стране единая система газоснабжения. Однако правительство пока не озаботилось тем, чтобы как-то распределить часть прибыли «Газпрома» по регионам. Схожая проблема с налогом на имущество организаций. В 2003 году, правда, было установлено, что налог с недвижимого имущества идет в регионы, даже если там нет обособленного подразделения компании. Однако, например, у того же «Газпрома» есть в регионах имущество, которое считается движимым, а на самом деле из региона никуда не перемещается (компрессорные станции). Есть проблемы и с регистрацией имущества для уплаты налога. У крупных компаний есть имущество, которое не требует госрегистрации. А без регистрации имущества налоги на имущество не принимаются».
Идеология бюджетного федерализма
Как вы думаете, за минувшие 15 лет поменялось что-нибудь, удалось ли решить обозначенные задачи? Нет. Причина тому – та самая идеология бюджетного федерализма, придуманная как средство решения проблем региональных и местных бюджетов.
Когда ее разрабатывали, все выглядело просто замечательно. В Постановлении Правительства РФ от 15.08.2001 №584 «О Программе развития бюджетного федерализма в Российской Федерации на период до 2005 года» отмечалось, что Россия имеет «крайне высокую, даже по меркам унитарных государств, централизацию налогово-бюджетных полномочий». Делался вывод, что региональные и местные бюджеты перегружены обязательствами, которые не обеспечены должными средствами.
Сообщалось, что «более 80 процентов налоговых доходов этих бюджетов формируется за счет отчислений от федеральных налогов. Зависимость региональных и местных бюджетов от ежегодно устанавливаемых пропорций (нормативов) расщепления федеральных налогов подрывает стимулы к проведению структурных реформ, привлечению инвестиций, развитию налогового потенциала территорий и повышению собираемости налогов». Более того: «До тех пор, пока органы власти субъектов и местного самоуправления не обладают законодательно установленной налогово-бюджетной автономией, они не будут заинтересованы в эффективном управлении общественными финансами, реструктуризации бюджетной сферы и создании благоприятных условий для экономического развития соответствующих территорий».
Что же предполагалось сделать? Прежде всего – четко определить, что к ведению местного самоуправления относятся медицина, образование, жилищно-коммунальное хозяйство, культура и прочие задачи, традиционно относимые к компетенции муниципалов. А вслед за этим дать местному самоуправлению источники доходов, необходимые для реализации возложенных полномочий. И тут начинается самое интересное. Взглянем на содержание Приложения №2 к Постановлению Правительства РФ №584. Согласно этому документу, предполагалось, что местные бюджеты будут получать значительную долю налоговых поступлений, собираемых на их территории. Однако практическая реализация концепции обернулась её полной противоположностью. Ещё в первые пять лет муниципальной реформы зависимость муниципалов от бюджетных субсидий не уменьшилась, а возросла, стимулы к более эффективному хозяйствованию не возникли, а напротив – почти исчезли (ведь сколько денег не заработай – почти все заберет центр). Правда, обещанное повышение собираемости налогов, благодаря развитию фискального аппарата, стало реальностью. Впрочем, этот факт на местном самоуправлении почти никак не отразился.
Получилось нечто странное. Федеральная власть говорит одно, а поступает строго противоположным образом. Причем декларации все без исключения правильные, проблемы подмечены верно, пути выхода из кризиса очевидны, оспаривать их не будет никто. Но в результате реформ местные бюджеты ничего не приобрели, а только потеряли. Для наглядности приведём таблицу, содержащую данные о том, что планировалось дать местному самоуправлению в 2001 году и что мы имеем в 2020 году.
Налог | Планировали в 2001 году | Достигли к 2020 году |
НДФЛ | 50% | 15% |
Налог на прибыль предприятий | 8% | 0 |
Налог с продаж | 60% | Отменен в 2004 году |
Экологические налоги | 50% | Планируется ввести с 2021 г. Доходы от него не будут поступать местному самоуправлению |
Налог на игорный бизнес | 20% | 0 |
Налог на недвижимость | 100% | Планировался к введению, но так и не был принят. Вместо него действует земельный налог, обеспечивающий в среднем 2% налоговых поступлений муниципалов |
Налог на рекламу | 100% | Отменен в 2005 году |
Абсентеизм
Не правда ли, очень показательная картина получается? Под шум деклараций об усилении роли местного самоуправления, в самом главном – обеспечении финансовой основы работы муниципалов – наблюдается значительный регресс. А любые попытки изменить жестко проводимую политику бюджетного федерализма встречаются со стороны власти резко негативно и неизменно проваливаются. Федеральный центр (как и субъекты Федерации) предпочитают иметь слабое местное самоуправление, теряющее авторитет среди населения, но сохранить максимальный контроль над бюджетными потоками. А между тем потеря интереса граждан к местному самоуправлению приводит к все большему росту абсентеизма на выборах. Люди оказываются разочарованы даже в таком важном инструменте прямой демократии как местный референдум – нередки случаи, когда в таких голосованиях принимает участие менее 10% избирателей.
Складывается парадоксальная ситуация. В то время, как в странах Евросоюза явка избирателей на местных выборах всегда превышает явку на выборах общенациональных или региональных, в России дело обстоит строго наоборот. Если хоть какая-то вера в возможность рядового гражданина повлиять на выборы президента, губернатора или депутата Государственной Думы еще сохраняется, то местное самоуправление воспринимается как некий бесполезный придаток федеральных и региональных органов власти, где, голосуй, не голосуй – результат будет один. Избиратели прекрасно понимают, что муниципальные депутаты вспоминают об их нуждах только перед выборами, а мэра теперь избрать уже не дадут. Вероятно, именно массовая отмена выборов мэров городов по всей России окончательно «добила» доверие к местным выборам.
Политологи считают абсентеизм одним из самых важных показателей, отражающих недоверие граждан к власти, недовольства существующей политической системой. Если опираться на данные по местным выборам, можно уверенно признать: степень недоверия к местному самоуправлению сегодня максимальна. Так не пора ли, наконец, вернуть политику людям? Причем начать с низового уровня, там, где возможность простого избирателя повлиять на принятие решений должна быть максимально широкой.
Закон о «народном бюджетировании»
В 2020 году могло показаться, что кризисом структуры местного самоуправления наконец-то серьезно заинтересовались федеральные власти. Были внесены изменения в закон о местном самоуправлении, получившие в прессе громкое имя «закон о народном бюджетировании». Теперь инициативные группы граждан могут предлагать свои варианты расходования бюджетных средств. Выступая 23 сентября 2020 года на форуме «Дни лидеров муниципального управления», премьер-министр М. Мишустин заявил: «Предлагая их [инициативные проекты], жители муниципалитетов сами решают, какие вопросы местного значения будут приоритетными, и непосредственно участвуют в реализации проектов, направленных на создание комфортной среды для жизни в их городе или селе».
Однако суть поправок к закону создает в так называемом «народном бюджетировании» крайне сложный механизм проектного управления, которое требует от инициаторов не только описания проблемы, волнующей горожан, но и конкретные предложения по решению (что часто в условиях сложной урбанистической среды требует работы не инициативной группы, а целых исследовательских центров), описания ожидаемого результата, оценки бюджета на реализацию проекта, сроков реализации и информации об участии в проекте заинтересованных лиц. Власть решила внезапно научить граждан проектной деятельности, причем на таком уровне, что ожидать эффективного использования нового способа работы с бюджетом просто не приходится. Возможно, каким-то подготовленным группам лоббистов это и поможет, но не более.
Меж тем, федеральному правительству должно быть ясно, что для эффективного расходования бюджета нет необходимости заставлять каждую бабушку работать в системе управления проектами. Чтобы гражданин получал от местного самоуправления комфортную городскую среду и работающую систему ЖКХ, он вовсе не должен быть проектным руководителем. Достаточно наладить простой и эффективный механизм получения информации о народных нуждах и выстроить систему выработки приоритетов при распределении имеющихся средств. «Народное бюджетирование» в том виде, как оно предлагается, тут как пятое колесо у телеги. Демократия как бы есть – на словах, а на деле вводится громоздкий и ненужный бюрократический механизм.
Подготовлен еще один законопроект, касающийся изменения статуса территориальных общественных самоуправлений (ТОС). «Предлагается отнести их к социально ориентированным некоммерческим организациям», – сообщил Мишустин. Это должно дать возможность получать от региональных органов государственной власти и муниципалитетов финансовую, имущественную и информационную поддержку, а также помощь в подготовке волонтеров. Вообще теоретически ТОС – это та самая местная община, о которой мы говорили в первой статье нашего цикла: некая форма самоорганизации граждан, позволяющая им принимать участие в местном самоуправлении. Но ТОСы не встроены в муниципальную систему и являются некоммерческими организациями, не имеющими никаких рычагов воздействия на муниципалов, которые совершенно не обязаны прислушиваться к их предложениям. И, конечно же, главная проблема заключается в средствах: когда премьер-министр говорит о возможности получать какие-то субсидии, он, похоже, не понимает, что у большинства муниципалов просто нет денег на помощь ТОСам, так что все их инициативы будут неизбежно оставлены на самофинансирование, какая бы законодательная база не имелась в России. Кроме того, важно отметить, что практика работы ТОСов, особенно в провинции, часто сводится к поддержке провластных инициативных групп на местах, которыми легко манипулировать и которые используются для продвижения «нужных» депутатов, а также агитации избирателей, с помощью обещаний решить проблемы ЖКХ.
История реформы местного самоуправления
Но почему слова федеральных властей о необходимости и важности муниципальной реформы, о приближении власти к людям, столь сильно расходятся с делами? И отчего депутаты Государственной Думы на протяжении семнадцати лет голосуют за перемены, полностью противоречащие декларациям о реформе? Ответ очевиден: до недавнего времени центр мало волновала судьба местного самоуправления. Живёт оно как-то, ну и пусть живет дальше. А заниматься им – дело совершенно неблагодарное. Чтобы убедиться в этом, достаточно взглянуть на историю реформы местного самоуправления, проводимой в РФ. А заодно пронаблюдаем, как демократические инструменты, доступные гражданам России еще в 1990‑е годы, деградировали и постепенно оказались замещены имитацией демократии.
Начнем с деклараций. Принятие закона № 131-ФЗ от 6 октября 2003 года «Об общих принципах организации местного самоуправления в Российской Федерации» обуславливалось тем, что якобы, местное самоуправление, организованное согласно закону 1995 года, «оторвалось от народа». Этот отрыв, по мнению федеральных властей, был «преодолен» введением низового уровня местного самоуправления: сельских поселений, которые получили право управляться с помощью механизма прямой демократии – на сельском сходе.
Первоначально все было сделано очень децентрализовано, но хорошо было только в теории. Реальность, как всегда, разрушила планы мечтателей. Сельские поселения были сформированы, но не получили средств, достаточных для выполнения возложенных полномочий. Более того, размеры налоговых поступлений муниципалам с каждым годом сокращались (об этом мы рассказывали в предыдущей статье). Лишенные финансовой основы для активной деятельности, сельские поселения оказались неспособны выполнять требования федерального и регионального законодательства, что привело к необходимости забирать многие обязанности и передавать на уровень муниципальных районов. В свою очередь часть полномочий муниципальных районов передавалась на уровень субъекта Федерации.
Так вместо обещанной децентрализации получилась куда большая централизация, нежели была создана законом о местном самоуправлении 1995 года. Можно констатировать факт: муниципальная реформа, как она была задумана в 2003–2009 годах, полностью провалилась. Ее цели достигнуты не были, а и так весьма плачевное положение дел у муниципалов со временем только усугубилось. Районный уровень самоуправления превратился в бюрократический придаток исполнительной власти региона, а сельские поселения влачат жалкое существование на голодном пайке. К примеру, в Ставропольском крае к 2015 году у сельских поселений осталось только 17 функций, а у муниципальных районов их стало 27. С поселенческого на районный уровень были переданы функции по библиотечной работе, разработке и принятию генпланов, содержанию аварийно-спасательных служб, осуществлению муниципального лесного контроля и ряд других. Полномочия передавались и с районного на краевой уровень: с 2015 года – создание и охрана лечебно-оздоровительных местностей (в том числе курортов), с 2016 года – утилизация и переработка бытовых и промышленных отходов.
О сельских поселениях
Сельские поселения – настоящие парии системы местного самоуправления. Они лишены даже тех источников финансирования, которыми располагают другие муниципалы. В сельской местности как правило нет значительной муниципальной собственности, которую можно сдать в аренду или продать, а аренда муниципальной земли мало кому интересна, так как никакого крупного строительства, как в городах, на селе за редким исключением не ведется. В результате большая часть мизерных доходов сельских поселений тратится на содержание управленческого аппарата. И даже этих средств не хватает на то, чтобы платить сотрудникам достойную заработную плату, так что говорить об отборе квалифицированных кадров просто не приходится. Например, бухгалтерских работников в сельские поселения приходится брать со средним специальным образованием, так как найти на предлагаемые деньги специалиста с высшим образованием просто не реально. Отсюда крайне низкая квалификация муниципальных служащих на низовом уровне. У сельских поселений нет денег ни на обновление оргтехники, ни на приобретение современного программного обеспечения, ни на ремонт помещений, ни на поощрение сотрудников.
В текущем виде такой уровень местного самоуправления, как сельские поселения, ничуть не способствует приближению «власти к людям». Он является низовой ступенью вертикали власти, совершенно бесправной и очень бедной. Речь о развитии экономического потенциала даже не идет, на это или вообще нет средств, или их крайне недостаточно. Так что выходит: результатом муниципальной реформы стало создание умозрительной конструкции, когда федеральная власть вначале придумала схему, кажущуюся ей идеальной, приняла закон, вводящий эту схему как обязательную на всей территории страны, а затем только начала думать, что же с этим делать. Задачу можно было решить, обеспечив систему местного самоуправления доходами, но это полностью противоречило бы проводимой бюджетной политике, направленной на централизацию сбора и распределения доходов. Поэтому было выбрано самое простое решение – урезать полномочия муниципалов, а в сельской местности еще и укрупнять поселения.
Итогом этого стало сокращение числа сельских поселений, процесс, начавшийся вскоре после проведения муниципальной реформы 2003 года и продолжающийся в наши дни. Ведь если объединить несколько бедняков, то общий капитал хоть немного, да вырастет. Хотя бы за счет экономии на административном аппарате. Для сельских жителей это оборачивается тем, что за обычной справкой им придется ехать в соседнее, более крупное село (и очень повезет, если туда из их деревни ходит хоть какой-то транспорт). И, разумеется, ни о каком приближении власти к простым людям речь уже не идет. Любое укрупнение отдаляет власть, а возможность осуществления прямой демократии кажется уже чем-то совершенно несбыточным. Ведь собрать сельский сход в одной деревне довольно просто. А вот собрать сход с пяти (а в некоторых сельских поселениях и большего числа) деревень, разбросанных по округе, гораздо труднее.
Что мешает прямому волеизъявлению граждан?
Здесь самое время вернутся к истории муниципальных реформ и посмотреть, как отличались демократические механизмы в законах 1995 и 2003 годов. Закон 1995 года предельно прост и понятен: «Решение о проведении местного референдума принимается представительным органом местного самоуправления по собственной инициативе или по требованию населения в соответствии с уставом муниципального образования». Закон 2003 года обладает куда более расплывчатой формулировкой: «Решение о назначении местного референдума принимается представительным органом муниципального образования: 1) по инициативе, выдвинутой гражданами Российской Федерации, имеющими право на участие в местном референдуме; 2) по инициативе, выдвинутой избирательными объединениями, иными общественными объединениями, уставы которых предусматривают участие в выборах и (или) референдумах и которые зарегистрированы в порядке и сроки, установленные федеральным законом; 3) по инициативе представительного органа муниципального образования и главы местной администрации, выдвинутой ими совместно».
Что означают эти различия? Появление сложного бюрократического механизма, препятствующего прямому волеизъявлению граждан. Если по закону 1995 года каждое муниципальное образование могло самостоятельно определять порядок проведения референдума в соответствии со своим уставом, то теперь, чтобы провести всеобщее голосование по инициативе местных жителей, придется перескочить через несколько барьеров. Инициаторы референдума должны провести собрание и образовать инициативную группу, составить протокол и подать заявление в местную избирательную комиссию. Та в течение 15 дней должна принять решение о соответствии инициативы требованиям федерального законодательства и, если посчитает нужным, имеет право отказать инициативной группе. И, наконец, порядок проведения референдума теперь определяется не уставом муниципального образования, а региональным законом.
Таким образом мы видим, что под сомнением оказался очень важный демократический принцип, когда только Верховный суд имеет право решать, соответствует ли закон нормам действующего законодательства и Конституции РФ. Инициаторам местного референдума могут отказать в самой начальной стадии их пути, причем решением местного бюрократического органа – избирательной комиссии, которая, как правило, полностью подконтрольна региональным властям. Очевидный факт: ни один местный референдум никогда не состоится, если против него выступит губернатор. Как показывает практика проведения местных референдумов, почти все они были посвящены решению одной задачи: самообложению граждан (более 98% проведенных референдумов), то есть голосованию за добровольные платежи с целью решения какой-либо насущной задачи местного самоуправления. Данный вопрос возникает, когда у органов местного самоуправления не хватает бюджетных средств, то есть проведение подобных референдумов можно объяснить не стремлением к демократическим способам управления, а кризисом в экономике, когда иначе как через всеобщее голосование, местному бюджету денег не получить.
Еще более показательный пример получается со сходом граждан – органом прямой демократии, дошедшим до наших дней со времен античности. Если по закону 1995 года сход, как и во времена Фемистокла в Афинах, имел право на обсуждение любых вопросов, а о пределах его компетенции сообщалось, что они «устанавливаются уставом муниципального образования», то по закону 2003 года сход получил лишь право менять границы поселения, инициировать образование нового или упразднять имеющееся поселение, решать проблему самообложения граждан и определять численность местного представительного органа и срок его полномочий, а также решать еще несколько незначительных задач. Далеко от идей народовластия получается, не так ли?
В законе 1995 года имелась очень интересная статья 25, гласившая: «Население в соответствии с уставом муниципального образования имеет право на правотворческую инициативу в вопросах местного значения. Проекты правовых актов по вопросам местного значения, внесенные населением в органы местного самоуправления, подлежат обязательному рассмотрению на открытом заседании с участием представителей населения, а результаты рассмотрения – официальному опубликованию (обнародованию)». В законе 2003 года она исчезла. Зато в новом законе появились такие сомнительные с точки зрения демократии формы участия населения в местном самоуправлении как публичные слушания, общественные обсуждения и опросы граждан. Этой возможностью немедленно воспользовались на местах, где публичные слушания превратились в имитацию демократии, особую ритуальную церемонию общественного одобрения, на которую в обязательном порядке собирают сотрудников муниципальных предприятий и прочих бюджетников, которые дружно одобряют любые спущенные сверху указания.
Особенно нравится лицам, принимающим решения, пункт 5 статьи 28, гласящий, что публичные слушания или общественные обсуждения проводятся «По проектам генеральных планов, проектам правил землепользования и застройки, проектам планировки территории, проектам межевания территории, проектам правил благоустройства территорий, проектам, предусматривающим внесение изменений в один из указанных утвержденных документов, проектам решений о предоставлении разрешения на условно разрешенный вид использования земельного участка или объекта капитального строительства, проектам решений о предоставлении разрешения на отклонение от предельных параметров разрешенного строительства, реконструкции объектов капитального строительства, вопросам изменения одного вида разрешенного использования земельных участков и объектов капитального строительства на другой вид такого использования при отсутствии утвержденных правил землепользования и застройки».
То есть одни из самых важных вопросов деятельности органов местного самоуправления – что, где и как строить, решаются группой неизвестных граждан, старательно изображающих общественность. Это те самые решения, которые обычно вызывают наибольшее негодование граждан, поставленных перед весьма неприятным фактом. Чаще всего выходит так: если в ваш уютный дворик в качестве точечной застройки воткнули огромную многоэтажку, то данное мероприятие всегда будет поддержано неким обсуждением граждан, которое дружно проголосовало «за» и почти никогда «против».
И последний способ участия граждан, предусмотренный законом 2003 года, – опросы мнения. Они, конечно, носят рекомендательный характер, но зато позволяют заинтересованным лицам ссылаться на проведенный опрос как на выраженную «волю народа», манипулируя общественным мнением. То есть часто может оказаться так, что сомнительная инициатива прикрывается тем, что сначала проводится социологический опрос с заранее предопределенным результатом (кто платит, тот и заказывает музыку), а затем, опираясь на него, готовится проект решения, который «освящается» полностью подконтрольным общественным обсуждением. Законность такого «элемента народовластия» сложно объяснить, а необходимость его закрепления в законодательстве надо признать крайне сомнительной акцией.
С опросами мнений могут произойти странные трансформации, вроде той, что имела место в 2015 году, когда решался вопрос об объединении городов Балашиха и Железнодорожный в Московской области. Поскольку в данном случае проведение референдума относилось к компетенции субъекта РФ (то есть Московской области), вместо него провели опрос мнения. Но в местных СМИ данный опрос подавали как «референдум» или «народное голосование», внося путаницу в умы избирателей.
Добавим к этому повсеместную отмену прямых выборов мэров городов и глав районов, случившуюся в период с 2009 по 2015 годы, о чём мы уже писали в первой статье нашего цикла, и обнаружим, что демократии на местном уровне в России не получилось. И вовсе не потому, что народ у нас плохой или незрелый, не готовый к работе с демократическими институтами. Наоборот, выборы мэров городов и глав районов вызывали в обществе живейший интерес – ведь люди понимали, что они избирают ту самую власть нижнего уровня, с которой будут чаще всего соприкасаться. На таких выборах была и конкуренция программ, и реальная политическая борьба. Да и сам по себе уровень провинциального города или района позволяет допустить вероятность того, что будет избран действительно народный кандидат, а не ставленник действующей власти. Такое случалось, особенно там, где политика региональных властей оказалась неудачной, а предлагаемые губернаторами кандидаты не пользовались популярностью.
Видимо, это и погубило прямые выборы. Принятие региональных законов о местном самоуправлении лежит в сфере ответственности субъектов федерации. Поэтому, как только на федеральном уровне был дан сигнал «выборы можно отменять», они были отменены, благо региональные парламенты в большинстве случаев полностью контролируются партией власти.
Так, шаг за шагом, год за годом, у нас постепенно и почти незаметно украли демократию.
Подготовлено аналитической службой Партии прямой демократии